Когда у парня случилось воспаление аппендикса, он, узнав, что общий наркоз может отрицательно сказаться на дальнейшей работе сердца, только вымученно улыбнулся хирургу:

— Да ладно, потерплю я, делайте под местным.

Местная анестезия, как выяснилось позже, оказалась не такой уж и страшной. По крайней мере, Жорик, перед лицом которого стояла покрытая белой простыней перегородка, ничего не чувствовал. И о том, что делается у него в области живота ниже пояса с правой стороны, не имел никакого представления.

Всё время, пока шла операция, он провёл в каком-то странном состоянии: как будто сознание его затуманили настолько, что он вроде бы всё ощущал, но очень отдалённо. Сам себя в эти минуты он воспринимал совершенно чужим человеком, будто операцию по удалению аппендицита делали вовсе и не ему.

Время от времени врач задавал Жорику какие-то наивно-детские вопросы: сколько ему лет, что он любит кушать на обед и ужин, как зовут его маму… Судя по реакции врача, который удовлетворенно хмыкал в усы, ответы лежащего на операционном столе пациента его вполне устраивали. Но сам Жорик в эти моменты чувствовал, что время вокруг него течёт, словно в замедленной съёмке. Более того — его рот напрочь отказывался повиноваться ему, и чтобы дать ответ на очередной вопрос, парень как мог растягивал губы и с силой размыкал челюсти, которые казались ему приклеенными друг к дружке очень сильным клеем.

Оказавшись в палате, Жорик сразу же рассмешил остальных пациентов, спросив у них, в каком городе он находится. Впрочем, как объяснил ему позже анестезиолог, ощущение перемещения в пространстве или даже во времени — это типичная реакция мозга на введенный во время анестезии препарат.

На поправку молодой человек пошёл очень быстро, и когда через неделю его уже выписывали домой, на прощание, улыбаясь своей ослепительной улыбкой, сказал тому самому врачу, который не рискнул делать ему общий наркоз:

— Я же говорил Вам, что всё будет хорошо, а Вы боялись!

Эскулап только покачал головой: дескать, бояться надо было больше тебе, но, привычно хмыкнув что-то в усы, ничего не ответил.

Когда маму, которая растила Жорика и его брата одна, неожиданно для всех сократили на работе, паренёк, несмотря на то что учился на дневном отделении, устроился работать ночным сторожем в местном музее, чтобы хоть как-то помочь пополнить семейный бюджет.

Музей был так себе. Не исторический и не художественный, а из рода тех, которые представляют собой экспозиции из истории жизни одного человека. Если сказать более точно, это был музей-квартира, где основными экспонатами служили не предметы старины, а бесконечное количество рукописей одного очень известного академика, выставленное на всеобщее обозрение на стеклянных полках шкафов, стенки которых были тоже из стекла. Листки бумаги, уже начавшие желтеть от времени, были исписаны мелким, явно торопливым, а поэтому непонятным почерком.

Первые несколько вечеров Жорик, оставшийся один на один с десятком прозрачных шкафов, безуспешно пытался прочесть, что написано на этих важных для истории и науки бумагах, для чего подсвечивал их фонариком, благо через стекло свет проникал беспрепятственно. Однако желаемого результата вновь принятому на работу сторожу достичь не удалось, и Жорик забросил свою затею, тем более что руководил им не столько интерес, сколько любопытство.

С тех пор, приходя на ночное дежурство, он заваливался на старый топчан и со спокойной совестью засыпал, уверенный в том, что бумаги, исписанные чёрными и тёмно-синими чернилами, вряд ли кого заинтересуют, пусть даже если в своё время они находились в руках не простого человека, а академика с мировым именем. Самое главное было то, что его задумка — хоть как-то помочь маме выровнять образовавшуюся брешь в финансах — частично реализовалась, а на что-то большее он не претендовал.

И так было всегда. Со стороны можно было подумать, сколько сложных задачек ни задаст жизнь этому улыбчивому парню, он всё перенесёт с героической стойкостью, с улыбкой и присущим ему оптимизмом. Казалось, не могло возникнуть в жизни такой ситуации, которая поставила бы его в тупик или заставила опустить голову и выбила из колеи. Душа студенческой компании, весельчак и первый гитарист на всех институтских мероприятиях, он только один раз после разговора по мобильнику помрачнел лицом, добавив при этом:

— Ну, дела… Я думал, такое только в кино бывает.

На забросавших Жорика вопросами одногруппников, которые не привыкли видеть своего товарища хмурящимся, он растерянно (что ему, в общем-то, было тоже несвойственно) ответил:

— Машину у меня угнали. Прямо из гаража.

И, словно удивляясь, задал вопрос не столько себе, сколько воцарившейся на несколько секунд в аудитории тишине:

— И кому она только могла понадобиться?

Пока другие студенты начали спешно обсуждать свалившуюся на них новость и выдвигать свои версии произошедшего, Жорик стоял и задумчиво тёр затылок. В этот раз он даже не сказал своего излюбленного «Проскочим», а только несколько раз медленно повторил: «Надо что-то придумать». Правда, что он мог реально придумать для преодоления такого рода жизненных трудностей — это ему самому было пока неизвестно.

Агрегат, который Жорик называл машиной, представлял собой донельзя старый и потрепанный «Жигулёнок», который в народе частенько именовали «копейкой». Когда-то ярко-оранжевый, его кузов постепенно поблек. Дверцы пестрели ржавыми пятнами, и то, что пороги были изъедены временем, можно было увидеть невооруженным глазом.

Некоторые автомобилисты, имея в своём арсенале машину, возраст которой перемахнул все мыслимые и немыслимые сроки эксплуатации, всяческими способами стараются поддерживать её в таком виде, чтобы она выглядела как новенькая. Холя и лелея предмет своей гордости, они разъезжают по дорогам на раритетной машине, красуясь и нарочно не прибавляя скорости, чтобы без пяти минут музейный экспонат могло разглядеть как можно большее количество людей. Разглядеть, да ещё и позавидовать: вот, мол, какой аккуратный да справный хозяин у этого автомобиля!

Жорик, которому «копейка» досталась от двоюродного дяди, за машиной следил по мере возможности. К любителям старины и винтажа молодой человек не относился. Выгонял он машину из гаража, чтобы на ней съездить куда-то, очень редко. Даже гараж запирал на один замок, будучи уверенным, что на его видавший виды «Жигуль», потерявший и вид, и цвет, никто и никогда не обратит внимания.

И в один прекрасный день поплатился за такую халатность тем, что машину у него из гаража попросту вытолкали, потому что он всегда оставлял ручку коробки передач в нейтральном положении. Вытолкали нахально и дерзко, прямо средь бела дня, словно пытаясь посмеяться над Жориком и его детскими представлениями. А заодно доказать, что в наше время воруют всё, что хорошо лежит. А то, что плохо лежит — воруют ещё быстрее.

Участковый, которому Жорик в тот же день написал заявление об угоне автомобиля, взял листок, для порядка пробежался по нему глазами, насмешливо усмехнулся и, убирая заявление в картонную папку, безо всяких обиняков заявил:

— Ну, что же, Георгий Владимирович, Вы, наверное, и сами понимаете, что искать Вашу машину — дохлый номер. Попробуйте обратиться в страховую, потребовать всё, что Вам причитается при угоне, а мы, — и тут участковый театрально развёл руками, — скорее всего, бессильны что-либо предпринять. Уж извините.

И, перестав замечать сидевшего перед ним парня, уткнулся в свои бумаги, давая этим понять, что разговор окончен.

Вышедший из участка Жорик постоял пять минут на ступеньках и, вздохнув, пошёл в сторону своего дома. Ему почему-то было очень жалко машину, на которой он почти не ездил. Но одно парень понимал точно: возиться с розыском старенькой «копейки» действительно никто не будет. Вот если бы он был обладателем «Роллс Ройса» или «Крайслера» — тогда бы люди в погонах зашевелились. А ради неприглядного авто полувековой давности они и пальцем не пошевелят. Как там сказал майор? Искать машину — это «дохлый номер»? Наверное, эти слова как нельзя лучше соответствовали истине. Машина была старенькая, что называется, «на ладан дышала» — поэтому-то и поиски её приравняли к чему-то неживому.

И всё-таки Жорик кое-что придумал. Для начала дождался субботнего дня и поехал на авторынок. Три, а то и четыре часа он без устали ходил по рядам. Присматривался к выложенным на прилавки деталям. Прислушивался к разговорам продавцов и покупателей, не заведёт ли кто-то речь о продаже старых «Жигулей». Целиком или по частям — это уже было неважно, потому что главным для Жорика было зацепиться хоть за какую-то мелочь, которая потом помогла бы выйти на правильный путь.

То, что машина не покинула пределов их города, Жорик почему-то не сомневался. Скорее всего, её украли, чтобы разобрать на запчасти и потом реализовать их при удобном случае.

Попытался поездить Жорик и по окраинам города, где дома в основном были частными, а значит, около каждого такого дома имелся небольшой участок, куда можно было поставить машину. Но затея эта, как он быстро понял, оказалась совсем уж никчёмной. Городские окраины разрослись за последнее время настолько, что искать потрепанные «Жигули» в районе коттеджных посёлков было бессмысленным занятием.

Странное дело: Жорик никогда не испытывал особенной тяги к уже начинающему разваливаться авто. Но теперь, как только его взгляд задерживался на гараже, где ещё совсем недавно стояла его старая «копейка», сердце предательски начинало «ёкать»: дескать, не уследил ты, брат, за «железным конём». Не уследил…

В тот вечер он сидел перед телевизором и рассеянно тыкал вилкой в макароны. Впрочем, в экран он тоже больше смотрел только для того, чтобы хоть на чём-то остановить своё взгляд и отогнать от себя не отступающие грустные мысли. Сводка происшествий за день шла своим чередом, как вдруг глаза Жорика случайно зацепились за сюжет ограбления продуктового ларька. Пока корреспондент привычно опрашивал продавцов об обстоятельствах дерзкого налёта на небольшой ларёк, Жорик обратил внимание на то, что машина, стоявшая сзади продуктовой лавки, очень смахивала на ту, которую у него выкатили из гаража три недели назад.

Он отставил в сторону тарелку и впился жадным взором в экран, но сюжет уже закончился.

Повторение «Дежурного по городу» теперь ожидалось ровно в полночь. За десять минут до начала криминальных сводок Жорик с волнением ходил по комнате, то и дело бросая взгляд на часы.

Двадцать три пятьдесят восемь, двадцать три пятьдесят девять. Началось! Знакомая музыка, анонс событий… А, вот и нужный сюжет! Теперь Жорик сразу же начал вглядываться в стоявшую за небольшим ларьком машину, даже не слушая диалогов между корреспондентами и продавцами. Сомнения отпали: это была действительно его машина!

На следующий день Жорик поехал в телецентр. Объяснив сидящей на вахте девушке, почему его заинтересовал сюжет с ограбленным ларьком, он тут же в коридоре столкнулся с ребятами, которые несли съёмочное оборудование.

— Да вот эти спецкоры, которые сюжет снимали! — кивнула девушка на группу молодых журналистов.

Пообщавшись с торопившимися на очередную съёмку «Дежурными по городу» буквально на ходу, Жорик через пять минут уже знал, где находится тот самый ларёк, который показывали по телевизору днём раньше. Но больше всего при этом парня удивило то, что происшествие случилось буквально в нескольких кварталах от его дома.

— Я-то её на окраинах ищу, — говорил он через некоторое время, поглаживая дверцу старенькой «копеечки», — а она вот где. Стоит и словно меня дожидается.

— А как вообще она здесь оказалась? — спросил он колоритного и шумно дышащего толстого хозяина ларька.

— Да пёс его знает! — тот никак не мог оправиться от налёта на свой небольшой киоск и поэтому отвечал крайне неохотно. — Мальчишки, что ли, какие прикатили… То ли покататься хотели, а может, и покатались, да спугнул их кто. Не знаю, в общем. Мне бы со своими проблемами разобраться, — сказал он, продолжая пребывать в сильном расстройстве.

На самом деле Жорику несказанно повезло. Машина, которую ради озорства действительно выкатила из гаража местная шпана, состоявшая, как это часто бывает, из лиц подросткового возраста, была брошена за так вовремя показанным по телевизору ларьком и не претерпела почти никаких изменений. Разбитой оказалась только круглая правая фара. Этим урон, нанесенный раритету со стажем, исчерпывался.

Не решившиеся появляться около брошенной машины вторично, чтобы не «светиться», подростки больше не вернулись к угнанной из озорства «копейке». Те же, кто видел машину, появившуюся около киоска, думали, что она принадлежит толстому хозяину, который частенько оставался в ларьке, подменяя ту или другую продавщицу. Поэтому к ней никто не подходил.

— Нашёл? — услышал Жорик и, обернувшись, увидел за забором участкового. — Да неужели?

— Было бы желание, — усмехнувшись, ответил Жорик, осознавая, что на сей раз одного желания здесь было мало, и в данном случае ему улыбнулась Её Величество Фортуна. Да оптимизм, который был словно второй половинкой никогда не унывающего студента.

В этот раз Жорик держал в руках новый навесной замок, который собрался приделать к гаражу. Здесь же, прямо на земле, лежало ещё одно запорное устройство, ещё более хитроумное.

— Везунчик ты, — услышал Жорик и так и не понял, рад участковый тому, что ему посчастливилось отыскать свою машину, или произнес эти слова с долей зависти.

— Ты на днях никого подозрительного здесь не видел? — неожиданно спросил участковый. — У соседа позавчера мотоцикл раскурочили, да так, что он теперь и на мотоцикл-то не похож…

— А Вы посоветуйте ему обратиться в страховую, — поигрывая тяжёлым замком, размеренно ответил Жорик. — Потому что через сутки найти хулиганов, которые испортили мотоцикл, как Вы сами понимаете — это будет сложно. А в страховой компании всё, что в таком случае причитается Вашему соседу, ему непременно выплатят. Так он хоть что-то получит, — прикусив губу и прищурив правый глаз, продолжил Жорик, — потому что искать хулиганов по прошествии двух суток, — и парень картинно развёл руками так же, как в свое время это сделал участковый, — как Вы сами понимаете, это — дохлый номер.

И, продолжая перебрасывать замок из одной руки в другую, парень отвернулся, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

Вообще в Нижнем Новгороде есть три музея, связанных с имеем Горького.

• Это «Домик Каширина» — тот самый дом, куда маленький Алеша Пешков приехал вместе с мамой после того, как от холеры скончался его отец — Максим Савватеевич.
• Ещё в нашем городе есть дом-квартира на ул. Семашко, стены которой тоже хорошо помнят и Горького, и тех, кто приходил к нему: В. Г. Короленко, П.И. Мельникова-Печерского, Ф. И. Шаляпина и многих других.
• Третий музей — Литературный. «Королевская игрушка», — так называют его те, кто в нем работает.

Наверное, правильнее его было бы назвать «Царской игрушкой», ведь он был построен в 1855 году, как раз в то время, когда к власти пришёл царь Александр II. Увы, в 2020 году при реставрации Литературного музея в здании вспыхнул пожар. Информации о том, когда очаг культуры распахнет свои двери для посетителей, пока нет.

Я напишу только об одном — наверное, самом любимом и самом посещаемом музее, который связан с жизнью писателя. Это — «Домик Каширина».

Василий Васильевич Каширин — дед писателя — был очень своенравным и тщеславным человеком. И более того, он был очень жадным. В наших краях до сих пор, если хотят упрекнуть человека в скупости, так и говорят: «Ты прямо как дед Каширин! Разве только ещё чаинки не посчитал!»

Эта фраза имеет вполне реальную основу. Дело в том, что, садясь пить чай с супругой, Василий Васильевич подозрительно смотрел, как бы она не насыпала себе в чашку больше заварки. Допустить, чтобы Акулина Ивановна могла сделать себе чай покрепче, он никак не мог. В один прекрасный день это закончилось тем, что муж стал высыпать заварку в ладонь и… считать чаинки по принципу: «Одна мне — другая тебе». И так продолжалось до тех пор, пока все чаинки не были распределены поровну. Довольный Василий Васильевич откидывался на спинку стула и приказывал налить кипятку, приговаривая, что чай разделен «по справедливости и всем правилам».

Вот так: кто-то остается в памяти потомков благодаря своей доброте, кто-то — благодаря незлобивому характеру. Дед Каширин, несмотря на то что после описываемых событий прошло уже более 150 лет, остался в народной памяти как пример редкой скупости.

* * *

В 1871 году перед взором маленького Алёши по приезду в Нижний Новгород возник одноэтажный домик грязно-розового цвета с выходящим на проезжую улицу заборчиком и четырехгранным фонарем на столбе около ворот.

Над калиткой была прибита небольшая жестяная вывеска, которая гласила:

Дом нижегородского мещанина Василия Васильевича Каширина, 3-й Рождественской части, 2-го квартала. Свободен от постоя.

Такую необычную для современного человека надпись можно было встретить в старой части Нижнего Новгорода на многих домовых вывесках. Она указывала на то, что владелец данного дома освобожден (за определенную плату, вносимую им в городскую казну) от обязанности пускать по приказу властей на временное проживание — «постой», как говорили раньше — проходящих через город отпускных солдат, переселенцев, ищущих работу мастеровых людей и т. д.

В этом доме Алеше предстояло теперь жить. Открывалась в биографии будущего писателя М. Горького новая страница его детства. Невыразимо странная жизнь людей «неумного племени», среди которых он будет постоянно чувствовать себя чужим, начнется для него в каширинской семье.

Первая комната, которая встречает посетителей музея — комната дяди Михаила. Он, как старший ребенок в семье, имел право на свою личную комнату. Правда, слово «личная» не совсем подходит в данном случае, потому что все комнаты (за исключением бабушкиной) в доме были проходными.

Прямо из комнаты Михаила посетители попадают в кухню — самое большое помещение в доме. Здесь собиралась за трапезой вся семья, ссорились из-за наследства Яков и Михаил, играли дети, устраивались редкие праздники.

Комната деда считалась в доме «парадной комнатой». Обычно двери в неё были плотно закрыты и открывались только когда в доме бывали гости или во время праздников. В застекленном шкафу около двери стоит посуда, которую доставали лишь по «особым случаям» (в основном в доме Кашириных пользовались деревянной и железной посудой), а напротив висит купеческая шуба на енотовом меху (дед Горького всю жизнь мечтал получить купеческое звание).

Рядом можно увидеть кафтан, шитый золотым позументом. Такую одежду раньше носили те, кого избирали старшими в своей профессии. Василию Васильевичу кафтан был пошит в связи с тем, что он девять лет подряд избирался старшиной красильного цеха.

А около стола можно увидеть фото, где изображены члены городской управы. В 1861—1863 гг. г. В. В. Каширин был членом городской думы. Несмотря на то что звание у него было далеко не самое высокое, он сильно гордился тем, что входит в круг управляющих городом людей, и при каждом удобном случае в разговоре упоминал об этом. Тщеславию и себялюбию этого человека не было предела.

Бабушкина комната — самая маленькая, но она же самая уютная.

Рядом с киотом располагается небольшой станок с коклюшками. Акулина Ивановна была искусной мастерицей. В этой комнате маленький Алёша жил вместе с бабушкой, спал на старом сундуке под часами с гирями.

По вечерам он слушал сказки и песни, которых Акулина Ивановна знала великое множество. В детские годы в маленькой полутемной комнатке, которая была наполнена особой атмосферой сердечной теплоты и ласки, будущий писатель начинал впитывать в себя поэтическую красоту и богатство мудрости русского народа.

В сенях висит много веников. Это и банные веники, которыми пользовались по субботам при посещении бани, и травяные веники, которые помещали в комнатах для придания воздуху особого аромата.

А в самом низу, практически под домом, находится подклеть — полуподвальное помещение с отдельным входом из сеней. Оно предназначалось для работников — красильщиков, деревообработчиков, дворников. Однако в 1871 году в подклеть поселили мать Алёши, ввиду того, что места в доме ей просто не нашлось.

Стремление выбраться из «отупляющей ум и сердце», как говорил позднее сам писатель, среды Кашириных и подобных им зародилось в душе Алеши Пешкова с ранних лет. Он не сохранил о своем детстве радостных картин и, вспоминая ранние годы своей жизни, не мог сказать о них словами Л. Н. Толстого:

Счастливая невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминания о ней!

А для Максима Горького эта «счастливая, невозвратимая пора» всегда будет вспоминаться только как «суровая сказка» о жизни, наполненной тяжестью.